Эта глава посвящена анализу упомянутой книги Зигмунда Фрейда "Остроумие и его отношение к бессознательному". Анализ имел целью определить, какая информация из этой книги может быть дополнительно формализована, уточнена, упрощена, и что еще полезное можно было бы к ней добавить.
Психологию вообще и Зигмунда Фрейда в частности часто обвиняют в недостаточной формальности, строгости и систематичности изложения. Не будем идеализировать - такой грех есть. Но во-первых, он не был математиком или физиком. А во-вторых, все, что он хотел сказать, при желании вполне можно понять. Отдельные логические ошибки не аннулируют смысл всей работы, а лишь ставят под сомнение отдельные тезисы. В общем, гораздо выгоднее вытянуть из текста всю полезную информацию, чем найти и обругать всю вредную. Ф., кстати говоря, постоянно сопоставлял свои предположения с практическими примерами (то есть, выполнял проверку опытом). Поэтому, в отличие от иных словоблудов, избегал явных ошибок.
Читая, можно обратить внимание на то, что Ф. оперирует двумя основными понятиями: "остроумие" и "комизм". Но он не дает им четких определений. Под комизмом он в основном понимает ситуации, когда человек выглядит смешно, но сам не предпринимает для этого особых умственных усилий. А под остроумием он подразумевает способность создавать более изощренные, умные остроты (умные остроты - остроумие). У Ф. применяются такие понятия как юмор, сальность, ирония, игра слов, каламбур. Многие из них вводятся через примеры, а не через определения. Но введение понятий через примеры имеет большой недостаток. Он не позволяет судить о новой ситуации, которая не была рассмотрена в одном из примеров: является ли она, например, каламбуром или игрой слов, ни тем, ни другим или и тем, и другим в сочетании. Значит, для большей ясности, надо будет начать с четких определений, а уже потом можно проиллюстрировать эти определения примерами.
Далее, в тексте есть очень много хороших анекдотов и шуток, но по большей части они либо труднопереводимы на русский язык, либо требуют пояснений, учитывающих национальный менталитет. Следовательно, эти примеры придется заменить аналогичными, но более понятными русскому читателю. К тому же, мы не ставим целью соревноваться с Ф. в количестве страниц, так что число примеров придется сильно сократить, не забыв убедиться, что все приведенные Ф. случаи остроумия и комизма хорошо вписываются в нашу модель.
Ф. применяет излюбленную, но специфическую терминологию вроде "сгущения", "подавления" или "либидо". Эти слова относятся к принципиально другой модели - модели психоанализа. Используя эти слова в нашей модели, мы вынуждены будем включить в нее модель психоанализа как часть. И все ее существенные элементы тоже. Но этим понятиям не соответствуют никакие строго определенные слова, жесты, мимика или движения. Нет возможности сказать: вот это определенно относится к либидо, а вот это - нет. Мы не будем столь категоричны, как приверженцы бихевиоризма, но все же постараемся строить модель либо на строгих терминах из математики и кибернетики, либо на терминах, обозначающих вполне определенные проявления, которые можно увидеть, услышать или пощупать.
Следует игнорировать еще дофрейдовское определение остроумия как "смысла в бессмыслице". Эти слова не несут вообще никакой информации. В чем угодно можно найти много смысла и много бессмыслицы, и трактовать эту ситуацию как смысл в бессмыслице или бессмыслицу в смысле. Этой формуле соответствует не только остроумие, но все, что угодно: любые модели, которые придумал Фрейд или придумаем мы. Модели, которые описывают юмор и не юмор. Хорошим контрпримером являются беседы "о смысле жизни". Часто они признаются совершенно бессмысленным занятием. Явное наличие "смысла в бессмыслице". Но такие разговоры вообще, и замечания об их бессмысленности в частности, обычно ведутся вполне серьезно, без каких-либо заметных проявлений остроумия. Таким образом, эта формула никак не может служить моделью или определением.
Не несет ли информации предлог "в", указывая, что именно смысл должен находиться внутри бессмыслицы, а не наоборот? Если это предлог является всего лишь средством художественного украшения, то мы его можем заменить на союз "и": "смысл и бессмыслица". А перестановка слов, связанных союзом "и" не меняет значение фразы. То есть, дополнительной информации нет. Предположим наоборот, что предлог "в" все же несет информацию. Какую? Мы не можем расположить одни слова внутри других, этот вариант отпадает. Зато мы можем сказать, что требуется наличие некоторого осмысленного фрагмента текста внутри большого фрагмента, который смысла не имеет. Но тогда всякая бессмысленная фраза, состоящая из правильно написанных (и потому осмысленных) слов подходит под такое определение. "Смотри на скользкое небо, что отвратительно чешется о воду". Вам смешно?
Рассмотрим другое, уже упомянутое определение: "эффект остроумия осуществляется последовательной сменой непонимания и внезапного уяснения".
Во-первых, слово "уяснение" означает то же самое, что "понимание". Сделаем замену синонимов и получим: "эффект остроумия осуществляется последовательной сменой непонимания и внезапного понимания". Теперь хорошо заметно наличие двух противоположных понятий: "непонимание" и "понимание".
Можем ли мы отбросить такое определение по той же причине, что и предыдущее? Оказывается нет. В нем есть два пункта, которые делают его конкретным: это внезапность и указание на порядок последовательности во времени: сначала непонимание, а потом понимание.
Во-вторых, возможной причиной "непонимания" может быть "бессмыслица" в словах или действиях. А для "понимания" необходимо наличие "смысла". Это вносит правильные поправки в предыдущее определение. То, прежнее, должно было звучать так: "бессмыслица, которая внезапно сменяется смыслом".
В-третьих, сравним это с нашим определением: "юмор - это неожиданность, резко превращающаяся в понимание". Различие между понятиями "юмор" и "остроумие" сейчас несущественно. А "непонимание" близко связано с "неожиданностью". Неожиданное событие затрудняет понимание из-за того, что мы к неожиданному событию не подготовлены. А непонятная фраза после серии понятных является в какой-то мере неожиданностью. Таким образом, эти слова не обозначают одно и то же, но связаны. Эту связь мы детально рассмотрим уже после анализа работы Фрейда.
Теперь рассмотрим пример. Представьте себе, что вы идете по глухому лесу. Тихо, сумрачно, вокруг не души. Внезапно вы краем глаза замечаете размытое светлое пятно справа от вас. Там, где была зеленая трава. Это неожиданно и вызывает непонимание: откуда оно взялось? Вы поворачиваете голову вправо и неожиданно уясняете (понимаете), что видите огромного, матерого, серого волка, который оскаливает зубы и рычит.
Приведенная ситуация, если вы сами находитесь там, в лесу, вызовет не смех, а страх. У некоторых людей она может вызвать смех, но только если они сидят в безопасности и читают этот текст, а не находятся в реальном лесу рядом с реальным хищником. Но приведенные выше определения подходят к этой ситуации как в том, так и в другом случае. Таким образом, два новых определения имеют серьезный недостаток: они вроде бы включают случаи юмора, но не исключают случай испуга.
Еще один пример. Вы сели в автобус и едете по своим делам. Вы смотрите в окно и наблюдаете городской пейзаж: улицы, дома, магазины. Вы замечаете, что автобус повернул на улицу, на которую совсем не должен был поворачивать. Это неожиданно и непонятно. И вдруг вы вспоминаете, что, садясь в автобус, забыли посмотреть на его номер и непонимание внезапно сменяется понимаем: вы сели не в тот автобус!
Приведенная ситуация не вызовет у вас смеха. Опять-таки, в том случае, если вы являетесь тем самым человеком, а не просто читаете об этом. Она вызовет у вас обычное удивление, если эта ошибка не грозит неприятностями. Если эта ошибка грозит большой потерей времени, то помимо удивления возможна досада на себя. А если эта ошибка грозит опозданием на собственную свадьбу, то вы можете испытать отчаяние. Эта ситуация вполне подходит под два последних определения. Таким образом, они имеют еще один серьезный недостаток: они не исключают случаи простого удивления без смеха.
В то же время, у ваших попутчиков могут возникнуть смех и улыбки в результате того, что они видят внезапно вскочившего человека, который начинает хвататься за голову и потом спрашивает у окружающих: "Какой это автобус?". Здесь также есть и первоначальное удивление и непонимание (почему он себя так странно ведет?) и внезапное уяснение, как только он задает вопрос о номере автобуса (ах вот оно что: этот недотепа сел не в свой автобус).
Таким образом, две новые формулировки не совсем неправильны, но определенно требуют серьезного уточнения. Если, конечно, мы не хотим получить модель робота-Терминатора, который весело смеется, когда его внезапно лупят по голове тяжелым предметом. Это, кстати, еще один пример непонимания: "что это так громко гудит?" и внезапного уяснения: "да это же моя железная голова, по ней стукнули молотком". Что? Вы улыбнулись? А теперь представьте себе, что по голове очень больно стукнули вас. Вам все еще забавно?
Для полноты картины коснемся других определений юмора, приводимых Ф. Все они гораздо менее удачны. Поэтому, вместо подробного разбирательства каждого варианта мы ограничимся краткими замечаниями.
"Остроумие является чрезвычайно субъективным комизмом, т. е. комизмом, который мы сами производим, который относится к нашему поведению как к таковому, и к которому мы всегда относимся, как подлежащий ему субъект, но никогда как объект, а также не как добровольный объект". В свою очередь "комизмом является величие и ничтожество одного и того же". Хороший пример запутанного и, потому, практически бесполезного определения. Если величие и ничтожество трактовать шире, чем принято, то во всем можно найти и величие, и ничтожество. А если не трактовать, то определение страдает неполнотой: можно вспомнить кучу смешных анекдотов, в которых есть ничтожество, но нет величия (или нет ни того, ни другого). Например, вспомните анекдоты из серии "возвращается муж из командировки".
"Остроумием называется вообще всякое сознательное и искусное создание комизма, будет ли это комизм созерцания или комизм ситуации". О понятии "комизм" у того же автора (Lipps) мы уже говорили.
"Там, где оно (безобразное в любой форме) скрыто, оно должно быть обнаружено в свете комического созерцания, где оно мало или едва заметно, оно должно быть, выхвачено и так подчеркнуто, чтоб оно было ясно и очевидно... Так возникает карикатура". Во-первых, нас не интересует только один вид остроумия: карикатура. Во-вторых, трудно создать достаточно строгую модель "безобразного" или "красивого".
"Остроумие есть игривое суждение". А что такое "игривое?" Далее выясняется, что "игривое" в этом определении применено не в смысле "игры", а в смысле "праздное", "несерьезное". Но, позвольте, "несерьезное" - это примерно то же самое, что и "смешное" или "комичное". Ходим по кругу...
"Остроумие является одной только игрой идеями". А здесь мы видим употребление понятия "игры" в прямом смысле слова. Но мы и без того знаем, что "игра слов" - это один из видов остроумия. Вопрос в другом: какие сочетания слов признаются смешной игрой слов или смешной игрой идей?
"Свобода дает остроумие, а остроумие дает свободу". Это - классический пример игры идеями (и словами), но никак не определение остроумия. И к тому же пример несмешной, опровергающий мнение о том, что всякая игра слов (идей) забавна.
"Остроумие - это переодетый священник, который венчает каждую пару... Он венчает охотнее всего ту пару, к соединению которой родственники относятся нетерпимо". Красиво, но метафоры и намеки - не лучший способ дать строгое определение. Зато хороший способ замаскировать недостаток собственного понимания.
"Острота является произвольным связыванием или соединением двух контрастирующих друг с другом каким-либо образом представлений, в большинстве случаев с помощью речевой ассоциации". Не годится, так как не во всяком смешном есть контраст.
"Контраст продолжает существовать, но это - не так или иначе понятый контраст представлений, связанных со словами, но контраст или противоречие значения или незначительности слов". А если понимать слово "контраст" так широко, то этот случай мы уже рассматривали. "Значение и незначительность" в таком контексте означают то же самое, что "смысл и бессмыслица".
Подводя итог рассмотренным определениям, делаем вывод: достаточно строгого по нынешним меркам определения нет, и нам придется его изобретать.
Первая половина книги посвящена "технике остроумия". В ней собрано множество примеров и детально рассмотрено множество приемов. Сколько-нибудь серьезные претензии к этой части книги предъявить трудно. Что мы можем сделать в обновленной модели? 1. Не забыть перечислить приведенные приемы. 2. Представить их в более лаконичной, систематической форме. 3. Заменить примеры современными. 4. Дополнить список приемов новыми.
Вторая половина книги называется "синтетической частью". Фактически речь идет о создании модели остроумия. Эта модель имеет ценность как часть модели психоанализа, но весьма далека от того, что нужно нам. Рассмотрим ряд принципов, которые мы отбросим, и поясним, в чем они нас не устраивают.
Идея о том, что обнаружение старого, привычного дает эффект узнавания и вызывает удовольствие. Возразим, что обнаружение старого подчас вызывает и скуку (и неудовольствие). Далее у Ф. говорится об удовольствии от узнавания нового, от новизны вообще. Возразим, что некоторое новое вызывает испуг и отвращение.
К тому же, говоря об удовольствии от старого и от нового, мы просто перечисляем все возможные случаи. Это нам не поможет отделить смешные ситуации от несмешных. Такой прием известен в математической логике как тавтологии или тривиальные высказывания. Точнее: если в каком-то утверждении некий параметр может принимать любое значение из возможных, и при любом изменении параметра истинное утверждение остается истинным, а ложное ложным, то этот параметр не влияет на истинность утверждения. Например, фразу: "кошки любого цвета: белого, черного, рыжего, серого или пестрые - любят ласку" можно сократить до фразы: "кошки любого цвета любят ласку". Цвет кошек не влияет на их отношение к ласке. Знание цвета кошки не поможет нам отделить кошек, любящих ласку, от кошек, не любящих ласку. Точно так же знание того, что ситуация новая или старая не поможет нам отделить ситуации, приносящие удовольствие, от ситуаций, не приносящих удовольствие. И, в конечном счете, смешные от несмешных.
Рассмотрим так называемый принцип удовольствия. Фрейд очень широко трактует понятие удовольствия. Например, он говорит о таком удовольствии, как удовлетворение от достижения цели. Цитата: "Я сомневаюсь, можем ли мы вообще предпринять что-либо, при чем не была бы принята в соображение цель. Если наш душевный аппарат не нужен для выполнения одного из необходимых удовлетворений, то мы позволяем ему самому работать для удовольствия, стремимся извлечь удовольствие из его собственной работы".
Позднее речь заходит о бессознательных (подсознательных) удовольствиях. В целом, понятие удовольствия расширяется настолько, чтобы охватить все рассмотренные случаи. Но тогда слово "удовольствие" теряет свой первоначальный смысл! Оно становится просто обозначением для ряда явлений, в том числе и удовольствия в первоначальном смысле. Мы должны применить другое слово, если не хотим намеренно вводить читателя в заблуждение. Обозначим фрейдовский вариант удовольствия словом "ольствие". Если ольствие лежит в основе любого человеческого поведения, то знание факта ольствия не поможет нам отделить смешное человеческое поведение от несмешного человеческого поведения. Вывод: "принцип удовольствия" нам не понадобится.
Ф. посвящает много внимания рассмотрению следующей модели смешного. Человеку хочется расслабиться, позволить себе глупые, бессмысленные и нелогичные суждения, почувствовать себя ребенком, получить от этого ольствие. Но окружающие и его собственное воспитание требуют от него логичности и разумности. Потому ему приходится скрашивать бессмысленность внесением некоторого количества смысла.
Хочется возразить по этому поводу, приведя контрпример. Посмотрите на то, как люди с техническим складом ума (математики, физики, инженеры, программисты) воспринимают книги ряда философов. Как сплошь глупые, бессмысленные и нелогичные суждения, скрашенные некоторым количеством смысла. Но, хотя многие философские тексты и вызывают гомерический хохот, они считаются не образцом острого ума, а образом отсутствия ума у тех, кто такие книги пишет, и тех, кто такие книги ценит. Лично я солидарен с подобной точкой зрения. Но даже если посчитать ее неправильной, то все равно вы видите: бессмыслица, скрашенная смыслом, далеко не всегда считается образцом остроумия и, потому, такая модель недостаточно точная.
На это можно возразить, что сотней страниц раньше Ф. говорил о необходимости краткости в остротах, а философские тексты, напротив, являются часто образцами многословия. Но возьмите комедию, которая может длиться больше часа, вызывая постоянный хохот. Или возьмите короткий (краткий) кусочек из философского текста. Видимо, нужны какие-то дополнительные условия и ограничения.
Кое-какие намеки на одно из таких условий можно обнаружить в "принципе экономии". К сожалению, сначала Ф. употребляет это понятие в очень конкретном смысле, но потом расширяет его смысл все более и более, до тех пор, пока оно не теряет смысл вовсе. Как в случае с удовольствием-ольствием. Хуже того, первоначальный смысл начинает противоречить расширенному смыслу. Так сначала Ф. указывает на то, что многие слова в остротах употребляются сразу в двух смыслах (двусмысленности) и, таким, образом одним словом говорится сразу о двух вещах. Вот вам, дескать, и экономия - в количестве слов. А потом он говорит об экономии второго рода - об экономии душевных усилий при стремлении к бессмыслице. Но такая экономия второго рода прямо противоречит экономии первого рода: бессмысленная часть фразы требует расположить рядом дополнительные слова, чтобы придать ей смысл.
Еще одна предлагаемая модель. Когда человек по каким-то причинам не может прямо высказать свою цель (тенденцию) и прибегает к иносказаниям; так что в результате все-таки удовлетворяет свою цель. Например, какой-нибудь тонкий намек на глупость собеседника в ситуации, когда прямо обозвать его дебилом нельзя. Цитирую: "Удовольствие при тенденциозной остроте получается в результате того, что удовлетворяется тенденция, которая в противном случае не была бы удовлетворена. То, что такое удовлетворение является источником удовольствия, не нуждается ни в каком дальнейшем доказательстве". Но в доказательствах нуждается утверждение, что подобное наблюдение имеет силу закономерности. То есть, выполняется всегда. Но это неверно. Такая модель подходит почти к любому намеку или условному сигналу. Но разве смешно, когда пара шпионов обмениваются условными сигналами? Или члены семьи обмениваются понятными только им намеками в присутствии посторонних?
Большая часть книги посвящена сравнению психоаналитической модели сновидений и механизма работы остроумия. Утверждается, что они имеют много общего. Однако на данный момент теория сновидений Ф. не является общепризнанной научно обоснованной теорией. Поэтому, если мы хотим доказать свою точку зрения, мы вынуждены будем опираться на что-то более очевидное.