Давным давно жил да был великий математик и философ Рене Декарт. Как и многие ученые, искал он истину. Но был он прожженным скептиком. Опять же, как очень многие ученые. Имел он обыкновение во всем сомневаться. Искать слабости в разных словах мудрых, что истиной провозглашали непререкаемой и абсолютной.

В своих философских изысканиях стремился он взрастить древо рассуждений. Такое, чтобы из истины, что в самом деле является абсолютной и непререкаемой, словно из ствола, росли ветви и листья всех знаний прочих. Но что может быть стволом и корнем того циклопического древа? Где взять истину столь алмазно твердую, что не вызовет сомнений ни у кого и никогда? Бог явно не годился, ибо язычник не знал о его существовании или верил в своих богов. Лишь долгие уговоры словом святым, а подчас и благословенным каленым железом, могли убедить его в истине сей.

Долго думал мудрец тот великий, искал семя и почву, что взрастить то древо могла. И изрек наконец:

Эта мысль была воспринята современниками как откровение великое. В самом деле, что может быть более очевидным, чем наши мысли? И разве не является ощущение мысли, пришедшей мне в голову, простейшим, очевиднейшим и неопровержимейшим свидетельством того, что я существую?

Теперь мы оставим этот "высокий штиль" словоизвержения и перейдем к делу. Является ли это утверждение в самом деле единственно несомненным? Оказывается, нет. На слабости его впервые указал, кажется, другой философ по фамилии Юм. Покажем эти слабости (не придерживаясь буквоедливо линии рассуждений Юма).

Когда я глубоко сплю, я не ощущаю своих мыслей. Но мне проще считать, что я и тогда существую. Предполагать, что в это время я исчезаю, а потом откуда-то появляюсь, было бы ненужным усложнением (согласно Бритве Оккама). Таким образом, переход от этой простейшей истины к другой, тоже элементарной, требует применить третью истину (Бритву Оккама), которая не следует из "Cogito ergo sum". То есть, одним стволом никак не получается обойтись.

Когда я говорю "существую", то говорит об этом уже не тот человек, который говорил "мыслю". Тот, кто говорил "мыслю", уже в прошлом и потому тот "я" уже не существует, когда нынешний "я" утверждает: "существую". Можно ли тогда утверждать, что слово-связка "следовательно" совершенно обосновано? Если же утверждается, что то и другое слово относятся к одному моменту, то зачем два разных слова, обозначающих одно?

Вообще, могу ли я, нынешний, что-то утверждать о "я" прошлом? Не был ли тот, прошлый "я" уничтожен бесследно, а новый "я" создан, и в него вложено любое утверждение и любые воспоминания, в том числе ложные? Не является ли мое "я" на самом деле попеременным или одновременным существованием двух "я", одно из которых "мыслит", а второе "существует"?

Вот примерно в таком стиле рассуждал Юм. Конечно, его книги были более длинными и детальными. Чтобы разжевать даже самому непонятливому читателю простую идею: придраться можно к любой истине, даже такой, которая кажется абсолютной. И придраться вполне логично и обоснованно. Фактически, философия Юма обеспечила крах и загнивание философии вообще. Поскольку обрушила главную иллюзию философии: предположение о том, что с помощью голых умозрительных рассуждений можно получить абсолютные и общие истины.

Что касается математических истин, то они столь же уязвимы. 2+2=4. Но два яблока плюс два крокодила не равны четырем яблокам. Это значит, что, применяя математику, мы должны помимо формул держать в уме еще и разнообразные оговорки вроде той, что складывать можно только одинаковое. То есть, знать правила перевода с языка формул на язык обычной жизни и считать эти правила истинными. Далее, людям свойственно ошибаться. Если все составители таблицы умножения и все те, кто ее проверял, допустили одну и ту же ошибку, то есть микроскопический шанс, что вы первый не допустите ошибки и, умножите сейчас 2 на 2, и получите истинное значение: 5.

Таким образом, не существует абсолютных истин, которые были бы совершенно неоспоримы. Оспорить можно все, было бы такое желание. Но мы прекрасно обходимся множеством не совсем абсолютных истин. Мы почти уверены в том, что 2+2=4, и этого "почти" вполне достаточно для практических нужд. Для того, чтобы опровергнуть истинность 2+2=4 придется допустить гораздо более сомнительные утверждения. Например ту мысль, что все, кто составлял и проверял таблицу умножения, сделали одну и ту же ошибку. Итак, всякое утверждение для нас истинно в большей или меньшей мере. И даже это последнее утверждение не является абсолютной истиной. J